.
|
  |
Две жизни моего поколения
Я родился в 1965 году, в Союзе Советских Социалистических Республик, но много позже, как и большинство моих соотечественники принял российское гражданство по причине ликвидации предыдущей страны проживания. Как человек своего поколения, я оказался свидетелем и участником стремительных преобразований последних двадцати лет. Я долгое время хранил в себе собственные воспоминания, переживания и выводы, пока, наконец, не начал их фиксировать на бумаге. Согласно первоначальному замыслу, эта книга создавалась для одного человека - моего сына. Оправдывая лень занятостью, отцы редко делятся воспоминаниями и глубокими переживаниями со своими детьми и многое, что они могли бы рассказать - навсегда уходит вместе с ними. И получается, что биографию поп-звезды дети знают лучше, чем жизнь родителей. Когда моему сыну исполнилось четырнадцать, я подарил ему мои записи, отдал ему то, с чего началась эта книга. Мне не известно доподлинно, заинтересовал ли его мой подарок. Надоедать с расспросами я не стал - всему свое время. Быть может, настанет момент, когда к нему придет желание понять меня и всех нас, и он станет вчитываться в каждое слово. Мне приходилось прикладывать усилия, чтобы не приукрашивать события, не оправдывать себя или близких мне людей. И теперь я понимаю, что быть откровенным «на все сто» даже с самим собой практически невозможно. Перечитывая написанное, я каждый раз убеждался в том, что, как и многие мои сверстники, соткан из противоречий. Суждения, отношение к новой власти, окружающему миру, в процессе создания книжки меняются. Это происходит под влиянием текущих событий и по мере того, как мы все больше отдаляемся от доперестроечного времени. Но главная причина столь противоречивых выводов - это хаос в системе восприятия и оценок, характерный для всего поколения, пережившего смену формаций и сильно запутавшегося в себе. Моя система ценностей сформировалась на рубеже 80-х и, просуществовав всего лишь несколько лет, стала сдавать позиции под влиянием мощного информационного воздействия. Примерно также беспощадно и бессмысленно, как топоры антиалкогольной истерии середины 80-х годов прошлого века вырубали крымские виноградники, страницы «новой» прессы со старыми комсомольскими названиями, не церемонясь, на корню губили мою правду, мое прошлое и, казалось, будущее. Чуть позже, я и сам вступил на тропу войны против старого режима, дойдя по ней до главного перекрестка, на котором разыгрывалась драма августа 91-го. В дни частичной потери ориентиров в масштабах общества, которая случилась вскоре после «победы демократии», вера в старые добрые идеалы стала то и дело о себе напоминать. Впрочем, на этот раз, это, скорее всего, была не вера, а реакция на насилие над сознанием, имевшим место в те времена, когда было хорошим тоном отрицать все наше прошлое. Демократия частично переоделась в большевистские кожаные тужурки. Право на существование имела только горькая правда. Все остальное воспринималось как «контреволюционое» оправдание позорного коммунистического прошлого. Такое положение вызывало в нас внутренний протест неизвестной нам до того времени природы. Этот протест зачастую выражался в хоральном исполнении комсомольских песен и «хитов» про Гражданскую войну. Лучшие песни этой тематики действительно были добротно сделаны и звали на подвиг. В новой России мы распевали их в финале вечеринок, свадеб, дней рождения и для наших жен это служило сигналом наступления так называемой «последней стадии». Мы пели эти песни не от тоски по вечной дороге к коммунизму, с которой держава, безусловно, сбилась непосредственно в самом начале пути. Ведь «старые» песни, фильмы, детские сказки, снятые с участием талантливых актеров нашего времени, не воспринимались нами в качестве носителей жестокого учения о классовой борьбе. В них воспевалась эталонная вера людей в высокие идеалы дружбы, любви, товарищества. Именно это было главным, а не политически правильные вставки в кинофильмы, с которыми мы привыкли мириться как с одним из правил игры, таким же важным элементом кинематографа, как наличие на съемочной площадке дежурной бригады «скорой помощи». В этой культуре, хоть и создававшейся в обстановке цензуры, сконцентрировалась не киношная, а настощая сила, объединявшая народы. Это был мир грез, он был гораздо лучше реальности, в него хотелось верить, и именно он сохранил наши души для будущих свершений. Поэтому мы пели эти песни, поэтому смотрели эти фильмы. Вступая в капиталистические взаимоотношения, мы хотели оставаться такими же чистыми, как выдуманные герои нашей юности. Это было несложно. Мы подошли к «рынку» настолько наивными, что запаса этой наивности хватило надолго. К тому же, постсоветская власть не смогла предложить нам ничего радикально нового, кроме комплекса обиженной великой державы и веры во всепобеждающую силу денежных знаков. А человеку нормальному всегда требуется нечто большее. Юрий Костин |
Дорогой друг!