Часть Первая

В мае 1998 года я был счастлив. Мы с моей будущей женой снимали большую квартиру в центре Москвы. Я купался в непривычном для себя относительном достатке. У меня была сотня друзей и любимая работа.

И было чему радоваться, ведь не каждому представителю моего поколения суждено было стать совладельцем FM- радиостанции. В таком хорошем настроении, в один из выходных дней, когда над городом загорался закат, который бывает только в Москве, я написал первые строки этой книжки.

Она начиналась так:
«Привет, сынок! Довольно авантюрная это затея – рассказать тебе в литературной форме про себя, свою прошлую и настоящую жизнь, про моих друзей. Поймешь ли? Ведь нас разделяет не пространство, а время, целых 24 года... Все эти годы мир менялся. Что же касается нашей страны, то она стала совсем другой. Ты живешь и растешь в нашей стране России, но это не то государство, в котором вырос и воспитывался твой отец. Да…, жизнь полна таких интересных событий и метаморфоз, что в какой-то момент им становится тесно в пределах одной человеческой души. И хочется записать свои мысли и воспоминания, даже не думая, что кому-то все это будет интересно. Обращаясь к тебе, моему сыну, как любой наивный родитель, я почему-то верю, что мой опыт может быть тебе полезен. И хотя ты, как и все остальные непременно пойдешь своим путем, у тебя, при желании, будет возможность сверять свои поступки с этой книжкой. Итак, я вновь пишу. Окно раскрыто, скоро в комнату проникнет дух ночной Москвы. Я мысленно останавливаю время и медленно поворачиваю его вспять. Ничто не сможет устоять сегодня, на рубеже двух тысячелетий, перед моей памятью и воображением».

Впоследствие, уже по прошествии нескольких лет, я не раз перечитывал все то, что было написано мною с тех пор. Меня удивляло, как менялся стиль и даже отраженная в манере описания событий моя собственная жизненная позиция. Вместе со мной менялась моя страна, мои друзья, уходили авторитеты, лидеры, догмы и привязанности. Создавался новый жизненный фон. В моем кругу стали больше говорить о деньгах и материальных радостях. Стало значительно меньше теплых встреч и неподдельных, бескорыстных эмоций.

С тех пор, как я начал писать книгу, мир действительно преобразился. Ну, а наша страна менялась с захватывающей стремительностью. За нереально короткий срок был пройден такой огромный путь, что мне порой даже не верится, что все происходившее «до того», в действительности случилось с нами, а не с кем-то еще.

Такое ощущение, что Богу было угодно подарить нам вторую жизнь еще до того, как мы завершили свой первый земной путь. Путь был начат в стране равных, но очень ограниченных возможностей. Большинству жителей этой загадочной для остального мира державы были недоступны универсальные блага современной цивилизации. Но справедливости ради надо заметить, что это была не только страна одинаковых домов, школ, детских садов, одежды, одной политической партии. Это также была страна скромных и наивных людей, добрых глаз, искренних порывов, видимо, совершенно неведомых нашими стареющими лидерами, кто невольно, а кто и сознательно, эксплуатировавшими лучшие чувства поколений - наш романтизм и нашу веру в идеалы советского общества.

Наш путь начинался в стране Советов, Советском Союзе, государстве, созданном первыми большевиками в 1917 году и по-большевистски же разрушенном в начале 90-х годов прошлого века.

Я был уверен в завтрашнем дне, пока существовала старая Россия, которая входила в состав СССР, так же, как и Казахстан, Украина, Молдова, Белоруссия, Грузия и еще 9 республик. Говорю это абсолютно искренне, в процессе поиска истины и из-за стремления к объективности оценок. Уровень социальной защищенности любого гражданина СССР был вне конкуренции. Общедоступная и четко выстроенная система образования... Это первое, с чем сталкивался молодой человек, в возрасте 7 лет, когда наставала пора садиться за школьную парту. Были еще, правда, детские сады, куда родители совершенно безбоязненно и почти бесплатно сдавали своих детей. Малышей там кормили, укладывали спать, развлекали, учили, стимулировали на разные выдумки, устраивали милые детские спектакли для родителей. За качеством содержания и воспитания молодого поколения зорко наблюдали властные структуры. Наконец, когда для семилетнего наступал заветный день 1 сентября, дети надевали новенькую школьную форму, брали в руки цветы и шли в ближайшую школу. В общем-то, все это похоже на то, что происходит и сейчас, только вот качество образования ухудшилось, при этом, больше стало платных школ, а в обычных не хватает квалифицированных учителей.

Свою же школу, в которую я впервые пришел в 1972 году, я буду всегда вспоминать с благодарностью и легкой грустью. 

Продолжение от 10 ноября
Начало

Родившись в Москве, через двадцать лет после войны и за 20 лет до начала перестройки, я был назван именем Юрий. Тогда все восторгались подвигом первого в мире космонавта Юрия Алексеевича Гагарина. А отца моего звали Алексеем. Таким образом, на свет повился еще один Юрий Алексеевич, весивший чуть более четырех килограммов. Мои родители познакомились в Москве, хотя сами не были коренными москвичами. Папа приехал в столицу из Рязанской, а мама из Калужской области. Отец после школы служил в военно-воздушных силах, летал на бомбардировщиках стрелком-радистом, а после демобилизации стал строителем. Мама работала медсестрой в столичной больнице. Здесь же, на территории этой больницы, располагавшейся между Ленинским проспектом и Донским монастырем, мы и жили первое время, в одной из комнат общей, коммунальной квартиры.

Мое детство было достаточно нестандартным, главным образом, потому, что в три года я впервые оказался за пределами страны. Отец участвовал в строительстве советского посольства в Улан-Баторе, благодаря чему наша семья почти два года провела в Монголии, то есть, как-никак, а за рубежом. Правда, в отношении этой страны была придумана недалекая от истины пословица: «Курица – не птица, а Монголия – не заграница». Вместо «Монголия» можно было также говорить «Болгарию». Это означало, что из всего социалистического лагеря эти две страны были наиболее близки Советскому Союзу, а также, то, что они являлись самыми отсталыми среди всех братских народов.

В Улан-Баторе мы жили в специальном районе для советских специалистов и военных. Район напоминал привилегированную резервацию. Здесь даже продовольственный магазин охранял советский солдат с автоматом системы Шпагина или, проще говоря – героическим ППШ. Интересно, что помимо автоматчика детская память зафиксировала всего лишь несколько по-настоящему ярких картинок-воспоминаний: сопки, густо покрытые тюльпанами, словно поле для гольфа травой, огромная рыба – налим, советские военные летчики в гостях у отца в нашей квартирке. А еще ряд голых задов китайских пограничников на противоположной стороне какой-то реки, видимо, выставленных в качестве демонстрации дружбы между народами.

После возвращения из Монголии мы еще некоторое время жили на территории московской больницы номер 5, «пятой градской». Вскоре, в 1971 году родители получили отдельную квартиру на окраине города, в новом, строящемся районе. Квартиры давали бесплатно, в порядке очереди, всем работающим гражданам, так что, как говорят в России, «дареному коню в зубы не смотрели». Место жительства люди не выбирали, а получив свой угол не сетовали, если даже не все устраивало. Площадь квартиры зависела от числа членов семьи и, иногда, от социального положения человека и его заслуг перед страной. Наш дом вырос буквально на опушке леса, район назывался Коньково, по названию старинной деревни Коньково-Деревлево. Метро в этом месте еще строилось, так что первое время приходилось добираться от ближайшей станции до дома в переполненном автобусе. Но все равно, то была своя квартира и я очень хорошо помню радостные лица родителей и энтузиазм, с которым они обустраивали свое первое собственное жилье. Родители тут же подружились со всеми соседями в подъезде нашего многоквартирного дома. Такое было время. Психология коммунальных квартир жила в народе еще долго и ничего плохого в том не было. Люди жили как бы одной большой семьей, спорили, мирились, помогали друг другу, радовались. Случалось, конечно, ругались, а бывало и черная зависть селилась в коммунальном раю. Словом, обычная жизнь сообща, вульгарный коммунизм.

В другой, в общественной жизни, этот же народ «официально» строил совсем иной коммунизм, общество, где каждый должен был получить все, согласно его потребностям. А главное, это общество должно было быть лишено всех возможных человеческих пороков, включая преступность.

В моем детском сознании, коммунизм представлялся в виде стерильного мраморного научного центра, где множество красивых мужчин и женщин, в одинаковых белых одеждах куют прогресс. Прогресс однозначно представал в сознании семилетнего ребенка в виде космической ракеты с надписью «СССР». Да, ведь еще до моего рождения вся страна распевала песню про то, как «на пыльных тропинках далеких планет останутся (именно) наши следы». Связь между успешным освоением космического пространства и новым строем всеобщей справедливости действительно существовала, что было, конечно, смелым творческим дополнением к теории марксизма. У меня была еще одна, более прозаическая и тоже тесно связанная с действительностью ассоциация с коммунистическим будущим. В раннем детстве я точно знал, что когда наступит коммунизм, можно будет пойти в магазин и бесплатно взять все, что тебе хочется и сколько твоей душе будет угодно.

Итак, мало кто говорил об этом в быту, но все знали, и многие, почти свято верили, что наша общая конечная цель – это счастливая жизнь при коммунизме. Несознательные граждане, разумеется, вовсю шутили на эту тему, придумывая истории про некую ракетную военную часть, при въезде на которую красовался плакат «Наша цель – коммунизм». В «проблемных» районах СССР шутили смелей. Однажды, будучи во Львове (Западная Украина), я увидел, что в лозунге «Хай живе коммунизм!», венчавшем здание местного вокзала, буква «а» в первом слове как-то подозрительно сильно напоминала букву «у». Но такие вещи скорее относились к разряду исключений. Все-таки, коммунизм заменял многим Святую веру и именно этото факт, а далеко не страх, до поры стабилизировал гремучую смесь народов, религий, культур и традиций.

Многие граждане нашей страны действительно считали, что будущее за новым обществом социальной справедливости. Но почти никто, по-моему, не надеялся на то, что доживет до момента, когда с трибуны очередного съезда КПСС будет объявлено, что коммунизм наступил. Но вот что интересно. Почти все, включая меня, причем, даже когда я был уже волне взрослым юношей, были несказанно рады тому, что родились именно в Советском Союзе.

С одной стороны, конечно, пропаганда играла свою роль. Когда показывали репортажи из Гамбурга или Парижа, мне было искренне жаль несчастных жителей этих городов, каждую минуту рискующих быть ограбленными или убитыми. Пугало также всесилие и главенство денег в жизни общества, что, впрочем, действительно грустно. Уже позже, в начале 80-х годов, В Москве был распространен анекдот про корреспондента советского телевидения, интервьюирующего прохожего на Пятой авеню в Нью-Йорке. “How are you?”, вопрошает корреспондент. Улыбающийся прохожий отвечает: “I am fine, thank you. It’s Labour Day, we have a day off”. Корреспондент поворачивается к камере и с тревогой в голосе переводит: «Этот человек говорит, что он уже три дня ничего не ел». Хорошо, конечно, что те времена, похоже, канули в лету навсегда. Жаль только, что это относится пока что не ко всей российской журналистике. Официальный «телек» что-то стал в последнее время грешить бредовыми комментариями и тенденциозными подборками зарубежных новостей. Что же касается наших коллег за рубежом, в частности, в Штатах, то мне очень часто хочется спросить, отчего так стандартны плоды вдохновения авторов многих сюжетов западных телекомпаний из России. Откуда в кадре появляется столько пресловутых бабушек в платочках? Такое впечатление, что телекомпании специально нанимают роты русских старушек-стрингеров в целях создания отдающей окончательной безысходностью массовки. Почему в репортажах с московских улиц мы видим такое количество мусора и затрапезного вида мужчин в меховых шапках? Что это? Отголоски стереотипного восприятия России, обычная халтура или, простите, политический заказ? Хочется верить, что первое, ну, в крайнем случае, второе.

Как бы то ни было, пропаганда – это лишь одна сторона медали. Другое дело, реальная жизнь. Я стараюсь быть максимально объективным и честным в своих оценках ушедшего советского времени. И сейчас мне кажется, что наше оптимистическое восприятие той действительности, вера в исключительность нашего общественного строя были искренними не только по идеологическим причинам. В конечном счете, мы, проживавшие на территории России, независимо от национальности, считали себя русскими, россиянами, а за этими понятиями скрывалась незыблемая сила нации с многовековой историей. Мы были патриотами большой страны – СССР – но наш патриотизм зачастую был обычным проявлением национального самосознания. Кто знает, просуществуй Союз еще лет пятьдесят, не появилось бы в действительности на месте пятнадцати республик и сотен народностей новая историческая общность – Советский Народ.

Трудно было не любить родину или сомневаться в правоте своей страны, когда твои близкие являли собой пример честности, красоты, патриотизма и веры. Моим бабушкам пришлось пережить великие беды. Степень их драматизма не смогла сломить души этих людей, их неистребимую надежду на лучшее, их человеколюбие. 

Школа, мушкетеры-комсомольцы, игры в индейцев

В школе я поначалу был застенчивым и незаметным. Мое раннее детство проходило под сенью маминых и бабушкиных забот, которые берегли меня и баловали, как могли. Растить детей в СССР было непросто. Это, конечно, не требовало больших финансовых вложений, так как государство многое предоставляло бесплатно, включая детское питание для самых маленьких. Но дефицит продуктов, одежды, отсутствие личного транспорта – все это должно было превращать жизнь молодых матерей в кошмар. Однако люди справлялись и даже находили возможность и время быть счастливыми.

Скромность – это замечательное качество, но оно первое время мне очень сильно мешало. В школе, как и в любом другом полузакрытом сообществе, где создан уникальный микроклимат, каждому достается своя роль. Моя застенчивость отвела мне роль неприметного мальчика, одного из многих. Мне даже пришлось терпеть обиды и, главное, безразличие одноклассников. Разумеется, досталось и от пресловутого Васи (тогда в каждой школе был свой «Вася» – обычно, хулиган и двоечник и, как это ни смешно, их действительно чаще всего звали Василиями). Наш Вася уже в 7-м классе мог стукнуть по морде не только десятиклассника, но и папашу-алкоголика. Меня Вася не любил, потому что я его хоть и очень боялся, но свою неприязнь к нему скрыть почему-то не умел. Ну да Бог с ним. Не про него рассказ. Так вот, был я слабенький, типичный маменькин сынок. Мне это не нравилось, я часто переживал из-за того, что мне не удается быть первым, быть в центре внимания. Но развитию стойкого комплекса неполноценности помешало неожиданно открывшееся (в 13 лет) желание стать писателем. Ночами просиживал я за своим письменным столом, забросив улицу и телевизор, и писал «романы» про пиратов, мушкетеров, школу. Эти детские, наивные произведения, в которых были «эклектично» собраны впечатления от прочитанных книг и редких приключенческих кинофильмов писались искренне и самоотверженно. На страницах школьных тетрадок воспевались мужество, самопожертвование, благородство, дружба. Для нас тогда понятие «дружба» имело огромное значение.

Только к середине 90-х, когда в стране окончательно утвердились идеалы «нового времени», неожиданное звучание приобрело понятие «брат». Оно служило для идентификации степени доверия к друзьям, количество коих у граждан, добившихся успеха, могло исчисляться десятками.

Но в юности дружба оставалась дружбой, без градации на степени качества и чистоты. А о любви мы предпочитали говорить шепотом, по ночам и при свечах.

Дружили мы открыто, искренне, часто несколько театрально, начитавшись романов Александра Дюма, Эмилио Сальгари и других авантюрных классиков прошлого. Делали деревянные шпаги, играли в мушкетеров, вызывали друг друга на дуэль, писали голубиными перьями письма и ставили на них парафиновые печати, плели и распутывали собственные маленькие незлые интриги. Однажды, правда, во время дуэли «у монастыря Дешо» (футбольное поле около школы) мы имели несчастье столкнуться с противником, превосходящем нас в наглости и решительности, то есть получили тумаков от хулиганов из соседнего района, не успев попробовать наши деревянные клинки в настоящем деле. Наше отступление сильно смахивало на позорное бегство. Я потом очень долго переживал и в мыслях и в своих детских снах мечтал испить до дна сладостное чувство свершившегося справедливого возмездия…

В этих играх, проходящих у самой кромки нашей тогдашней реальности, постепенно, словно шершавый камешек, полируемый струйкой воды, воспитывался мой характер. Почти все дети прошли через увлечение какими-то играми. В основном, конечно, мальчишки играли в войну. И во всех играх тестировались характеры их участников. Поскольку некоторые наши развлечения были максимально приближены к реальности, риск здесь порой бывал вполне ощутимым, и человек имел возможность проявить свои подлинные качества.

Так, например, до увлечения мушкетерами, были еще игры в индейцев. Я успел побывать вождем апачей, чуть не сжег наш любимый «коньковский» лес и вместе с другими ребятами реквизировал десятки металлических крышек от мусорных ведер в подъездах близлежащих домов. Крышки мы использовали в качестве щитов от стрел и дротиков (с настоящими жестяными наконечниками). В баталиях на поле у нашего леса, вдоль которого тянется улица Островитянова, где сейчас построили гаражи, участвовало до 50 человек с каждой стороны. Люди, стоявшие на автобусной остановке и просто прохожие, кто с любопытством, кто с ужасом, наблюдали за тем, как в дыму и среди огня, с дикими “индейскими” боевыми кличами по полю носились дети с раскрашенными акварелью лицами (боевая раскраска). Дети бросали друг в друга копья, организованно, залпами, стреляли из луков, отчаянно дрались жестяными топорами.

Основные сражения всегда проходили осенью, когда все возвращались из летних пионерских лагерей, деревень или с юга, когда высыхала трава, и ее можно было поджигать для поднятия боевого духа.

А чего стоил хотя бы обряд посвящения в индейцы! По сравнению с этой процедурой прием в комсомол или в Коммунистическую партию представляется мне сейчас чем-то несерьезным, чем-то, можно даже сказать, формальным.

Кандидата в члены племени привязывали к статуе нашего индейского бога Маниту. Статуя была искусно выполнена на основе торчащего из земли бетонного столба. Вождь племени брал в руки лук или топор, отходил шагов на 15-20 от несчастного и либо бросал в его сторону топор, либо стрелял из лука, целясь в специальную отметку над головой посвящаемого… Считалось, что если богу Маниту будет угодно сделать этого человека членом племени, он не пострадает. Никогда не забуду, как однажды я, положившись на эту примету, окрестил одного из кандидатов в апачи деревянной рукояткой топора по лбу. Смеяться по таким поводам тогда не разрешалось. Его просто не приняли.

В те сумасшедшие дни наши открытые чистые души вдыхали воздух прерий в залах кинотеатров, и этот воздух смешивался с запахом осенних листьев и отогревающейся после стужи земли - неповторимыми запахами новых окраинных московских районов, победоносно и безжалостно прогрызавшихся через старинные подмосковные леса. Мы учились, кто-то старательно, кто-то спустя рукава, а по вечерам делали луки и стрелы, а некоторые уже читали романы Фенимора Купера и пересказывали их друзьям. Одновременно начиналась эпидемия безграничной любви ко всем фильмам про индейцев. Так, югославско-германский фильм «Виннету – сын Инчучуна» с Гойко Митичем в главной роли, я посмотрел ровно 18 раз. Мы приходили в кинотеатр «Витязь» в штанах с бахромой, которую вечерами пришивали к нашей одежде заботливые мамы и бабушки, и окунались в красивую сказку про добрых краснокожих и дурно воспитанных бледнолицых оккупантов.

Когда, много позже, я впервые посмотрел настоящий американский вестерн, то был искренне возмущен тем, что в роли злодеев, дикарей, убийц и алкоголиков в этом фильме выступали не бледнолицые, а мои любимые герои – индейцы. Наши, советские индейцы, придуманные родной «гэдээровской» студией «Дефа», были совсем другими. Они не были вероломны, не коллекционировали скальпы, да к тому же еще были абсолютно политически грамотны. Такими они и остались в моем сознании навсегда.

Оставаясь до сих пор «неисправимым романтиком», я осознаю, что это качество недостаточно практично. Периодически, жизнь тестирует меня, создавая ситуации, в которых всегда есть выбор между верой в человека, уважением к своим неосязаемым принципам и вполне земными интересами. Как это ни банально, но жизнь показывает, что, оставаясь самим собою, проще выжить в нашем «историческом» настоящем. Впрочем, мне не довелось пройти те самые тесты всерьез, которые понарошку устраивала моя детская компания в рамках исторических игр нашего времени. Еще неизвестно, что сталось бы с моим романтизмом, случись мне испытать в реальности героические будни любимых персонажей.

Видно много я рассуждал про себя на эту тему. Так много, что однажды увидел один из тех самых редких снов, в которых не существует грани между сновидением и реальностью. В рутине наших дней вряд ли возможно испытать то, что мне довелось увидеть и прочувствовать в таинственном мире наших снов. Я очень много читал в книжках про дуэли, наблюдал разные сцены из дуэльной практики в фильмах, дрался на дуэлях деревянной шпажкой в детстве. И вот однажды во сне мне привиделось, что я вызвал кого-то на дуэль. Причем, сделал это не подумав о последствиях и очень об этом пожалел сразу же, как только до меня дошло, что драться-то придется. В смысле, отказаться-то можно, но… никак нельзя. Бывает когда во сне ты очень четко понимаешь что происходит, все чувства обостряются и становятся совершенно реальными, словно это и есть настоящая жизнь, а там, за порогом твоего сна, все только игра. Мне было страшно, что придется драться с каким-то человеком на пистолетах, через платок, страшно от того, что это так близко и что если ему выпадет стрелять первым он ни за что не промахнется и тогда случится что-то такое, что уже нельзя будет исправить. Тогда мне отчетливо подумалось, что только теперь я понимаю, что такое настоящее мужество. Да, во сне я ощутил какой-то тоскливый ужас, но, главное, понял, что никак нельзя убежать, извиниться, отказаться от своей участи. Надо брать пистолет и идти к этому дурацкому барьеру. Отчаянный жест, но единственно правильный. И я стал готовиться, мысленно тренироваться, представлять, как я буду стоять, реально думал о том, каким боком повернуться и куда может попасть пуля, как сделать так, чтобы при выстреле у меня не тряслась рука. Сейчас я понимаю, что в тот момент ни много, ни мало пережил то, с чем сталкивались в свое время молодые люди, когда впервые дрались на дуэли. Елки-палки, ничего романтичного в этом нет, скажу я вам. Да, о дуэлях хорошо почитать у Дюма. Мне почему-то приходит на ум странная параллель. Скажем, сразу после вкусного ужина с вином легко рассуждать на тему о том, на какую диету сядешь начиная с утра следующего дня. Хорошо также, выспавшись, думать о преимуществах раннего подъема, обещая себе в тысячный раз следовать примеру мудрецов и подниматься с подушек на рассвете. Замечательно также глядя в телевизор романтизировать блистательную и цельную жизнь элитного отряда спецназа, жизнь без отдыха, без сна... И после, с нечеловеческими усилиями заставляя себя подниматься в четыре утра, чтобы встретить кого-нибудь на вокзале или в Шереметьево, с ужасом думать о том, что эти самые героические будни могли бы стать для тебя реальностью.

Вернемся, однако, в прошлое. Время шло, конечно, не такими семимильными шагами, как сегодня, но мы все-таки взрослели. Юное воображение, романтическое до предела, жаждало новых ощущений. Чтение классики и романа Вениамина Каверина «Два капитана» в молодом возрасте вредно отражалось на содержании мыслей. В пятом классе я стал сокрушаться, что у меня никогда не будет настоящей и светлой любви… Вдруг проявились первые комплексы. Я, конечно, тогда не знал, что это так называется, но реакция на их появление, к счастью, оказывалась адекватной. Как-то на нашей улице, я даже помню в каком конкретно месте, один человек (спасибо ему огромное) как-то очень сильно прошелся по моей фигуре и общей неуклюжести. Мне было лет 13 или 14, и я так обиделся, что прямо-таки со следующего дня стал бегать по 5-10 километров по утрам и вечерам, отжиматься, подтягиваться на турнике и даже зачем-то купил себе боксерские перчатки. И вот, года через полтора-два, превратился в подтянутого, спортивного и очень выносливого юношу. К тому моменту все мои проблемы с общением в школе исчезли, словно их никогда и не существовало.

В СССР тогда было много спортивных «секций». Каждый желающий имел возможность записаться в футбольный клуб, секцию «Самбо-70», например, или кружок любителей стрельбы из лука. Такие вещи, как каратэ тоже преподавали, но нелегально. За создание клуба японских единоборств запросто можно было получить срок в лагере особого режима. Считалось, что распространение боевых искусств является угрозой для безопасности страны и для личного спокойствия граждан. Про каратэ ходили самые невероятные слухи. Запретный плод, конечно, привлекал внимание.

Как-то с компанией школьных друзей я отправился на ознакомительную тренировку по каратэ. Дело происходило в небольшом подвальчике и напоминало какое-то избиение младенцев. «Тренер» ничего не стал говорить. Он просто по очереди «протестировал» способности каждого пришедшего на этот авантюрный кастинг с помощью внушительного пинка ногой под дых, который каждый раз сопровождался фирменным криком «кий-йа». Второе занятие не состоялось. Придя в условленное время к секретной двери, мы обнаружили, что подвал опечатан.

В традиционные спортивные секции, где обучение было бесплатным, родители часто отдавали своих чад против их воли. Мне тоже пришлось с большой неохотой посещать занятия по плаванию. Плавать я хотел, но было лень ездить в бассейн, когда можно было просто погулять с друзьями по лесу, где-нибудь тайно покурить. Плавать тогда я так и не научился. Женщина-тренер все время громко кричала на нас и хотела работать только над техникой наиболее подготовленных детишек. С ними, наверное, было проще.

Сейчас в России работают сотни спортивных клубов. Чтобы стать членом некоторых из них, надо быть достаточно состоятельным человеком. Тогда же, в конце 70-х – начале 80-х годов мне милее был наш собственный лес, самодельный турник, устроенный между двух близко стоящих деревьев и небольшой прудик, где многие годы в летнее время можно было плавать в свое удовольствие, пока он окончательно не зарос. Занятия спортом без постороннего вмешательства оказались наиболее результативными.

В наши дни молодые люди с самого раннего возраста уже имеют своих музыкальных кумиров. Российские дети чаще всего слушают ту же музыку, что и их сверстники в Европе или Америке. Мой сын поначалу сильно увлекался рок-н-роллом. Сказывалось влияние моих собственных вкусов. Мы вместе слушали Dire Straits, Deep Purple, Rainbow. Потом он перешел на Metallica и Rammstein. Чуть позже, в их компании стали слушать Limp Bizkit, Eminem, Linkin Park. Тут мы еще чуть-чуть понимали друг друга, но с появлением в его плэйере негритянского рэпа, наши музыкальные пути временно разошлись. Впрочем, мода на хип-хоп в его компании так и не утвердилась. А совсем недавно, мой 15-летний ребенок попросил меня сделать ему подборку из песен Биттлз… Что касается российской музыки, то помимо актуальных современных команд, для моего сына непререкаемым авторитетом, классикой, является группа «Машина времени».

С этой группы, фактически, началось формирование моих юношеских музыкальных увлечений, основанных на поиске скрытых посланий в песнях страны и для личного спокойствия граждан. Про каратэ ходили самые невероятные слухи. Запретный плод, конечно, привлекал внимание.

Как-то с компанией школьных друзей я отправился на ознакомительную тренировку по каратэ. Дело происходило в небольшом подвальчике и напоминало какое-то избиение младенцев. «Тренер» ничего не стал говорить. Он просто по очереди «протестировал» способности каждого пришедшего на этот авантюрный кастинг с помощью внушительного пинка ногой под дых, который каждый раз сопровождался фирменным криком «кий-йа». Второе занятие не состоялось. Придя в условленное время к секретной двери, мы обнаружили, что подвал опечатан.

В традиционные спортивные секции, где обучение было бесплатным, родители часто отдавали своих чад против их воли. Мне тоже пришлось с большой неохотой посещать занятия по плаванию. Плавать я хотел, но было лень ездить в бассейн, когда можно было просто погулять с друзьями по лесу, где-нибудь тайно покурить. Плавать тогда я так и не научился. Женщина-тренер все время громко кричала на нас и хотела работать только над техникой наиболее подготовленных детишек. С ними, наверное, было проще.

Сейчас в России работают сотни спортивных клубов. Чтобы стать членом некоторых из них, надо быть достаточно состоятельным человеком. Тогда же, в конце 70-х – начале 80-х годов мне милее был наш собственный лес, самодельный турник, устроенный между двух близко стоящих деревьев и небольшой прудик, где многие годы в летнее время можно было плавать в свое удовольствие, пока он окончательно не зарос. Занятия спортом без постороннего вмешательства оказались наиболее результативными.

В наши дни молодые люди с самого раннего возраста уже имеют своих музыкальных кумиров. Российские дети чаще всего слушают ту же музыку, что и их сверстники в Европе или Америке. Мой сын поначалу сильно увлекался рок-н-роллом. Сказывалось влияние моих собственных вкусов. Мы вместе слушали Dire Straits, Deep Purple, Rainbow. Потом он перешел на Metallica и Rammstein. Чуть позже, в их компании стали слушать Limp Bizkit, Eminem, Linkin Park. Тут мы еще чуть-чуть понимали друг друга, но с появлением в его плэйере негритянского рэпа, наши музыкальные пути временно разошлись. Впрочем, мода на хип-хоп в его компании так и не утвердилась. А совсем недавно, мой 15-летний ребенок попросил меня сделать ему подборку из песен Биттлз… Что касается российской музыки, то помимо актуальных современных команд, для моего сына непререкаемым авторитетом, классикой, является группа «Машина времени».

С этой группы, фактически, началось формирование моих юношеских музыкальных увлечений, основанных на поиске скрытых посланий в песнях энергия подвигала нас на смелые поэтические опыты. В рамках реализации собственных задумок, мы с Антонио создали собственный подъездный музыкальный коллектив с гордым названием «Микки Маус Клаб». Наклейка с такой надписью и изображением мышонка была на одной из наших расстроенных гитар. Происхождения наклейки никто не знал, но название было звучным и очень панковским, как и все, что мы делали в рамках нашего «проекта». В нашу команду в качестве барабанщика органично влился Славка Андрюшин. У него имелись настоящие деревянные палочки (принудительно разлученные со школьным пионерским барабаном); установку заменяли жесткие диванные подушки и пара кастрюль. Когда игры не получалось, мы ругались друг с другом. Если удавалось хоть что-то, были счастливы безмерно. Принимая во внимание полную музыкальную безграмотность участников группы «Микки Маус Клаб», знание лишь пяти-шести аккордов (не более), неумение петь хором, нашу деятельность можно считать отчаянно-героической.

В 1979-м году мне исполнилось 14 лет. Именно тогда началась моя по-настоящему сознательная и очень самостоятельная жизнь. Во-первых, все чаще приходилось подолгу жить одному, принимать решения, а, во-вторых, начиналась моя «комсомольская юность».

В СССР существовала молодежная организация – Всесоюзный ленинский коммунистический союз молодежи или ВЛКСМ. В него могли, а зачастую, просто обязаны были вступить все желающие и не желающие. Там, где к вступлению в организацию относились серьезно, надо было отвечать необходимым качествам юного строителя нового общества. В основном, эти качества имели общечеловеческий характер: нужно было быть или, по крайней мере, убедительно казаться честным, сносно учиться, принимать участие в общественной жизни школы или организации, где ты работаешь. Некоторые требования, разумеется, носили идеологический характер. Так, например, комсомолец должен был демонстрировать беззаветную преданность идеям Ленина, которые, кстати, надо было знать на зубок и уметь повторить без запинки, даже если тебя разбудят среди ночи после трудового дня. Комсомолец должен был знать о решениях всех съездов партии и помнить даты их проведения. Комсомолец должен был быть хорошим «товарищем» для других комсомольцев, при этом, дружба должна была уходить на второй план, если товарищ «оступился», совершил поступок, недостойный строителя коммунизма.

Комсомольский статус был необходим, в частности, для получения хорошей характеристики для дальнейшей жизни, вне стен школы. Странно, но многие из нас думали об этом в последнюю очередь или не думали вообще. Так как с детства нас учили быть в первых рядах, мы поступали в эту организацию вполне сознательно, согласно своим убеждениям. Что, собственно, сделал и я, осенью 1979 года. Когда мне дали красную книжечку с фотографией, мой комсомольский билет, и маленький металлический значок в виде красного знамени, я был очень горд и по-настоящему счастлив.

Комсомол использовался властями для контроля над молодежью, для ее «правильного» воспитания, а также для удовлетворения извечной потребности молодых к объединению в организации, стайки, шайки, территориальные банды и т.д. Представители партии в комсомоле четко улавливали тенденции и моду, искусно присваивая комсомолу право первенства при внедрении в нашу жизнь новой субкультуры. Первые официальные дискотеки проводились под эгидой комсомольской организации. Первые кооперативы (прообразы частных предприятий) появились при районных комитетах комсомола.

Михаил Ходорковский, кстати, начал свой бизнес с благословения комсомола. Не имея семейных связей, Ходорковский был вынужден пробиваться сам, используя советскую карьерную схему. К 1986 году, к моменту окончания Московского института тонких химических технологий им. Менделеева, он стал заместителем секретаря комитета комсомола, а в 1987 году основал так называемый Центр научно-технического творчества молодежи (НТТМ), в дальнейшем переименованный в Центр межотраслевых научно-технических программ (МЕНАТЕП). Власть наивно полагала, что, идя в ногу с новыми веяниями, с помощью комсомола она сумеет сохранить контроль над ситуацией. Так, царское правительство в конце 19-го – начале 20-го веков внедряло в подпольные революционные организации своих людей, провокаторов, чтобы всегда иметь возможность влиять на них изнутри, выявлять истинных зачинщиков бунта. Все знают, что это не помогло, как не смогло участие комсомола в категорически противоречащих коммунистической идеологии начинаниях, спасти советский строй.

Членство в комсомоле было необходимым условием вступления в правящую и единственную в стране партию. Беспартийный мог добиться многого, если был достаточно упорным или талантливым. Однако главные общественные высоты, определяющие экономические, научные и государственные посты были закрыты для человека без партбилета в кармане. Таким образом, правящая партия строила свою систему контроля и руководства обществом. Надо сказать, что эта система работала блестяще и практически безотказно. Но именно она подминала под себя Человека, Личность, ломала судьбы, заставляла многих проходить через унижения и отречение от собственных общечеловеческих принципов в угоду общественной идеологии.

На самом деле, только сейчас многие вещи стали для нас понятны и очевидны. В годы моей юности я почти никогда не ставил под вопрос логичность однопартийной системы в стране. Почему? Ответ на удивление прост: потому что я знал - наша компартия была плоть от плоти, кровь от крови народной, пролетарской. К тому же, верность учения немецкого философа, автора коммунистического манифеста Карла Маркса никто не оспаривал. И, главное, нам вечно внушали, что как бы ни замечательна и легка была жизнь в данный конкретный момент, мы всегда должны находиться в состоянии готовности к очередным козням империалистического окружения. Другими словами, одна из основ нашей идеологии заключалась в неизбежности постоянной борьбы между системами, а в боевых условия, как известно, плюрализм мнений не допускается.

Одна интересная деталь. Несмотря на то, что высшие деятели КПСС действительно видели окружающую действительность лишь из окон собственных лимузинов, партия была по-своему народной. Руководящие кадры для этой организации не выращивались, как это принято, например, в Америке. Любой гражданин, следующий определенным правилам, имел все возможности сделать хорошую карьеру в рамках КПСС и даже дослужиться до Генсека. Достаточно вспомнить, какие разные люди правили нашей страной после войны: Хрущев, Брежнев, Андропов, Горбачев. Все они прошли похожий номенклатурный путь, но их отнюдь не связывала между собой принадлежность к так называемому «истэблишменту», где круг общения и, фактически, судьба формируются с самого раннего детства.

В юности я отчего-то сильно заинтересовался внешней политикой. Впрочем, все мои ранние выводы проходили через сито моих собственных идеологических установок. Я готов был оправдать любые действия своего правительства. Что, в общем-то, я и делал в качестве одного из школьных политинформаторов. Раньше была такая практика: в классах устраивали лекции о международном положении, с тем, чтобы дети, не читающие газет, были в курсе новых внешнеполитических успехов СССР и не забывали про агрессивные устремления НАТО. Благодаря примеру лучшего школьного лектора Сашки Летвинова, не по годам эрудированного старшеклассника, уже учась в 8-м «Б», я пытался красноречиво обличать пороки маоизма, империализма и ревизионизма. Мне повезло, что на пути встретился человек, сумевший заинтересовать дворового мальчишку международной политикой. Я не знаю, что сталось с Летвиновым. Через пару лет после окончания школы, возвращаясь поздно вечером домой с репетиции институтского «английского клуба», я увидел Сашку, стоявшего под козырьком подъезда нашего дома. На нем неуклюже сидела армейская шинель, в руках он держал форменную шапку. Его не приняли в Институт стран Азии и Африки (ИСАА), где, как мне кажется, место как раз только таким самоотверженным и талантливым людям.

Недавно я прочитал одну из своих школьных лекций и удивился тому, насколько убедительно мне удавалось хвалить свою страну и обличать «запад». Сейчас и слов-то таких уже в нашем лексиконе нет, хотя, если замучает ностальгия по подходам к оценке событий тех времен, то к нашим услугам всегда есть великий театр мимики и правильных акцентов - программа «Время». К началу 2005 года, выпуски новостей Первого канала нашего ТВ стали сильно напоминать политинформацию на какой-нибудь фабрике. Для понимания поясню. Схема образцовой советской информационной программы выглядит так: дневник первого лица государства, отклики (позитивные) зарубежной общественности на наши инициативы и высказывания первого лица, репортажи о том, как непросто живется там, где нас нет (политическая нестабильность, ураганы, маньяки), погода, болезненно заумные пассажи спортивных комментаторов и, в конце, сюжет про рождение белого кенгуру в зоопарке Гренландии.

Вместо первого лица можно показывать второе, но только при условии, что оно достаточно противное и никак не может повлиять на любовь народа к первому. Что же касается кенгуру, то на все времена хватит животных, призванных вызвать умиление у обывателя. 

Да... Ну, ладно. Молодые люди в «старое доброе время» быстрей взрослели. Соблазнов вокруг нас в те годы было не так много. В нашем районе построили несколько очень приличных кинотеатров, где иногда показывали хорошие фильмы. У метро Беляево работало одно маленькое кафе, в котором всегда продавали очень вкусное мороженое. В Москве были созданы так называемые парки культуры и отдыха. Главный и наиболее развитый – Парк Горького, названый в честь советского литератора. В парке было много аттракционов, в основном, не очень современных. Представим себе, что на этом список возможных развлечений 15-летнего подростка заканчивался. Оставались еще соблазны начать курить и выпивать, но это как-то у нас не приветствовалось. Мало кто из моих сверстников попробовал водку раньше первого курса института или первого года службы в армии. Оговоримся только, что это, в первую очередь, относится к Москве, так как в других городах России дети взрослели быстрей, причем, в еще менее тепличных условиях.

Бывало, конечно, что подростки полностью отдавались каким-то общественным делам, играли в школьных музыкальных ансамблях. Но чаще всего они сбивались в стайки и гуляли по своему району в поисках приключений. Ночами просиживали у подъездов домов с гитарами. Пели песни. Иногда дрались с пришлыми из других микрорайонов. В те годы ребята, жившие по разные стороны одной и той же улицы, часто враждебно относились друг к другу. Пожалуй, только в этом случае и проявлялась наша агрессивность.

Песни под гитару у подъездов наших домов, во дворах, скверах… Прогулки, романтика, легкая опасность темных аллей. Другая жизнь, другой мир. Непростой и не очень сложный, тогда обычный, а теперь… Теперь, когда все это вспоминаешь, видятся белые рубашки, веселые глаза, протокольное ворчание старушек у подъездов домов, платья в горошек и много-много сирени.

Оказывается, я не забыл и популярные дворовые развлечения подростков, уходящие своими корнями в голодное послевоенное время. Например, игра «в ножички», когда надо было разными заковыристыми способами суметь воткнуть лезвие перочинного ножа в землю. Ценились раскладные изделия с черными рукоятками, с изображением белки или пантеры. Те, что были повзрослей, играли «в трясучку», на мелочь, полученную от родителей. Ох уж эта универсальная советская мелочь! Помощница в исполнении простых желаний детей социализма. За пятачок можно кататься в самом красивом метро в мире. За копейку или за три – пить газировку в «автомате» из общего граненого стакана. За «двушку» - звонить.

Мальчишеские развлечения десятилетиями оставались прежними. Конечно, мы изобретали различные стреляющие устройства. «Духовушки» мастерили на основе простых велосипедных насосов, к которым прикручивались тонкие медные трубочки с заранее нарезанной резьбой. Стреляли из них маленькими пластилиновыми шариками. Ребята посерьезней конструировали настоящее огнестрельное оружие, кустарным способом выплавляя из металла грозные серебристые револьверы... Из деревянных ящиков, в которых в наши магазины привозили продукты, конструировали механизмы, предназначенные для скоростного передвижения по улицам. К доскам прикрепляли крупноразмерные подшипники и получался индивидуальный самокат, ехать на котором надо было лежа.

Еще все собирали фантики от конфет и шоколадок, складывали их, чтобы потом играть в школьных коридорах, подбрасывая красочные бумажки с ладони, с тыльной стороны подоконника, чтобы покрыть фантик соперника и, тем самым, выиграть его. Околоспортивные экзерциссы в основном придумывали себе самостоятельно. Популярностью пользовались так называемые «тарзанки» - веревки с деревянными перекладинами, привязанные одним концом к дереву или какой-нибудь конструкции. На них мы перелетали через овраги, болтались между деревьями, прыгали с них в воду.

Когда становилось совсем скучно, просто катались «зайцами» на рейсовом автобусе. Автобус, или как его просто называли в нашем доме «двести шестьдесят первый» (у нас долгое время было только два маршрут – 261-й и 235-й...), пользовался особой популярностью в зимнее время. В салоне, особенно ближе к кабине водителя было тепло, комфортно. Причем, уют складывался из невероятных мелочей: огоньков на панели приборов у водителя, огромного рулевого колеса, тягучего звука мотора «ЛИАЗа» и даже запаха дешевого топлива, беспрепятственно проникавшего в пассажирский салон.

В 80-м году в Москве было несколько ночных клубов, но все они существовали за границей нормальной, реальной жизни, то есть в отелях системы «Интурист». Эта организация играла роль защитного поля между иностранцами, приезжавшими в СССР и реальной обстановкой в стране.

Работать в «Интуристе» было престижно и выгодно. Одновременно те, кто был связан с этой системой почему-то у многих не вызывали доверия. С «Интуристом» просто мирились, иногда его отелями, ресторанами, пайками пользовались, если позволяло положение. Судя по многим советским художественным картинам «про шпионов» именно в недрах предприятий, связанных с контактами с иностранцами почему-то взращивались будущие валютчики, контрабандисты, любители «красивой» жизни. В общем, люди нехорошие, пьющие баночное пиво и курящие подозрительные длинные коричневые сигареты «море», они же More, исторгающие сладковатый и обманчивый, подавляющий бдительность приятный дымок.

Зарубежные гости имели возможность отдохнуть и отойти от культурного шока во время посещения Советского Союза в обществе так называемых «валютных» проституток под «Очи черные», «Подмосковные вечера» и другую стереотипную музыку. Мы тогда слышали про существование подобных вещей, но пока не стремились познать этот чуждый нашим чистым душам мир… Ведь само понятие «ночной клуб» вело за собой цепочку ассоциаций с загнивающим буржуазным миром, обязательно продажными женщинами, виски, потным лицом капиталиста, проигрывающего в рулетку очередной миллион и всякой другой чепухой.

Через всеобщее осуждение такого порока как жадность (действительно, неприятное качество, совершенно не характерное, кстати, для нашего многонационального характера), массовая пропаганда внедряла в сознание людей отрицание частной собственности. У нас в стране все было общее. Например, коллективное сельское хозяйство – крестьяне работали не на себя, а на общий результат сельскохозяйственных предприятий. Квартиры давали бесплатно, но их никто не мог приватизировать – не было для этого законодательной базы, да и помыслить о такой возможности никто не мог. Машины были мало у кого. Если человек приезжал из заграничной командировки, он обычно, покупал машину. Во-первых, потому, что за границей наши специалисты получали более высокую зарплату. Во-вторых, у них была возможность приобрести автомобиль вне общей очереди, которая, из-за дефицита машин могла тянуться годами. В целом, наличие любой собственности и высоких заработков воспринималось в стране с подозрением. Считалось, что честному труженику страны социализма негоже выделяться среди общей массы. Эта психология оказалась на редкость живучей. Большинство населения России до сих пор резко отрицательно относится к богатым и просто в меру обеспеченным людям, автоматически записывая их в разряд «жуликов», «разворовывающих» страну.

Статистика говорит, что большинство моих сограждан стыдится того факта, что Россия вышла на ведущие места в мире по количеству миллиардеров. 

По результатам опроса Всероссийского центра изучения общественного мнения (ВЦИОМ), около половины испытывают в связи с этим чувство стыда и только 7 процентов - гордость за страну. Понятно, что чем старше были респонденты, тем более открыто демонстрировали они свое отрицательное отношение к богатству и богатым людям. Водоразделом в этом отношении стал возраст 35 лет. Люди этого возраста, относящиеся к моему поколению, были подростками, когда в СССР началась перестройка. Более старшее поколение, в массе своей, так и не смогло принять новых правил игры, а совсем юные не знакома с «преимуществами» социалистического строя и не могут со знанием дела производить сравнения.

Это может быть опасно, потому что незнание порой рождает опасные романтические иллюзии о прошлом.

Даже если ты не торгуешь нефтью или другим сырьем, богатство в России еще не скоро будет поводом для прилюдной гордости.

Совсем еще недавно, земля, недра, прибрежные территории, здания, предприятия, магазины, немногочисленные рестораны и кафе принадлежали всем одновременно и никому в частности. Все было, как бы, ничье, отсюда следовало пренебрежительное отношение к несметным богатствам страны. Но мы гордились этой свободой, строили монументы, символизировавшие всеобщее равенство и величие государства. Действующим памятником успеху коллективного созидания и общественного владения стало, конечно, московское метро. Его история началась 15 мая 1935 года, когда была запущена первая очередь протяженностью в одиннадцать с половиной километров. Московский метрополитен можно смело сравнить с подземным музеем. Использование ценных пород и позолоты при декоративном оформлении станций и переходов, огромные, помпезные пространства, статуи, выполненные талантливейшими скульпторами – все это вызывало удивление и восхищение иностранцев, впервые посещавших столицу СССР. Помимо прочего, московское метро, а позже, более скромный питерский клон, являли собой образец удобства, четкости работы и соблюдения расписания движения поездов, комфорта, чистоты и безопасности. То же самое, к счастью можно сказать и о современном московском метрополитене. Сейчас в московском метро более сотни станций, много новых вагонов, удобная система трансфера до ближайшей станции и от нее. Разумеется, изменилась стоимость проезда. Впрочем, она осталась низкой, а условия пользования метро наиболее выгодными, если сравнивать с ситуацией в других городах мира. Если раньше, неограниченное время пребывания в метро после пересечения турникета обходилось пассажиру в пять копеек (при средней заработной плате в стране равной 120-150 рублям), то сейчас эта цена выросла до пятнадцати рублей (при средней заработной плате в Москве, равной от 8 до 15 тысяч рублей).

В годы моей юности, впрочем, как и сейчас, в Москве бурлила театральная жизнь. Но большинство молодых людей театром не интересовалось. Этот вид искусства автоматически причислялся многими к разряду официального и, к сожалению, совсем не ценился. И никогда посещение театра не было основным способом проводить свободное время. Так что улица, дворы, свежий воздух, костерок в лесу и задушевный разговор заменяли нам весь тот антураж, который сейчас, в начале 21 века сопровождает современную жизнь продвинутого москвича.

Иногда я ворчу, вспоминая свое детство, сравнивая его с продвинутой, полной соблазнов и неясных ориентиров жизнью наших детей. Мне кажется, что мы были честней, правильней, начитанней, наконец. Но это есть проявление обычного синдрома смены поколений. Как бы то ни было, каждому времени свой антураж. Я ни разу не жалел, что провел свою юность без компьютерных игр и далеко не в услових информационного изобилия. И, при этом, я очень рад, что у моего сына есть те возможности, о которых мы и не мечтали. Уже достаточно привычные сегодня занятия молодежи для нас были совсем неведомы. И все-таки, странное дело, но этот факт меня совсем не расстраивает. У меня есть мое время и мой взгляд на время нынешнее. С возрастом мы склонны чаще переноситься в мир юности, иногда окружать себя ее атрибутами, возвращаться, подобно «блудным детям» к старым друзьям, которые с годами превращаются в родственников.

Иногда я позволяю себе с удовлетворением констатировать, что в том, что жизнь изменилась, есть и моя, пусть небольшая, заслуга.

Кто знает, может какие-нибудь философствующие историки-символисты нового времени когда-нибудь скажут спасибо своим мамам и папам за «белый дом» и Ельцина на танке, за наши первые неловкие шаги в создании нового мира, за порой несмелую, но упорную борьбу прогресса с серостью и реваншизмом.

...1980-й, високосный, год стал годом потерь и печали. Болела мама. Я приезжал в 5-ю горбольницу ее навещать. Именно в ту самую больницу, где она работала, и где мы жили несколько лет. Помню, что незадолго до смерти она читала какие-то хроники из жизни Юлия Цезаря, а я сидел рядом и не мог до конца осознать всю трагичность ситуации. В ноябре моим родственникам было уже понятно, что все предрешено. Никогда не забуду, как в один из противных, холодных московских вечеров, когда в оконные щели задувает безжалостный ветер, метет поземка, кругом все та же привычная серость, а главной деталью заоконного пейзажа является огромная высоковольтная башня, мне позвонила моя тетя и попыталась подготовить меня к страшной потере. А потом я чуть не захлебнулся в слезах. И слез после этого совсем не осталось. Все удивлялись, почему это ребенок не плачет, когда в декабре мама ушла из жизни.

Друзья помогли. Вова Щедрин, Диман, Леша Бороздин и, конечно, Антонио. В юношеском возрасте беды переносятся быстро, хотя потеря мамы до сих пор, через 20 с лишним лет отзывается во мне сильной печалью.

Это было ужасное горе, но, слава богу, пожалела меня жизнь, словно увела от этой беды за руку в сравнительно счастливые, насыщенные годы, которые последовали за смертью моей дорогой мамы...

Бывает, что, проезжая по Ленинскому проспекту, я сворачиваю на параллельную улочку и долго стою у забора, за которым прячутся выкрашенные в бледно-голубой цвет больничные корпуса. Я смотрю на большое окно на втором этаже одного из зданий, вырывая из памяти обрывки воспоминаний об этом дворе, в котором прошло мое дошкольное детство. Мама работала тут же, в регистратуре, здесь же она и умерла, в 13-й палате. Когда мы тут жили, в начале 70-х, когда с радостью уезжали отсюда в новый московский район, мы, конечно, не знали, что пройдет всего лишь восемь лет и наша семья понесет первую страшную и несправедливую утрату. Мама вернется сюда ненадолго, чтобы как в одном из моих детских снов, уйти отсюда по больничному скверику далеко-далеко, помахав мне рукой на прощание.

Все же несправедливо, что наши родители, так рано уходившие из жизни, не смогли увидеть новый мир. С печалью порой осознаю я, что мог бы подарить своим родителям все, о чем они когда-либо мечтали!

Сегодня их мечты и желания кажутся обычными и незатейливыми.

Но ведь было же время, совсем недавно, когда наша страна представляла собой огромную резервацию, затерянную между Азией и европейской цивилизацией. Мой отец мечтал о том, что когда-нибудь у нас в районе появится клуб, где можно будет сыграть с друзьями в бильярд, попить пива. В нашем районе было несколько магазинов, в которых (не всегда) продавали это самое пиво. В розлив. Из большой бочки людям наливали недорогой напиток желтого цвета в любую тару – от бутылок и стеклянных банок различного литража до простых целлофановых пакетов. Пиво пили в разных местах. Чаще всего, конечно, дома, иногда на улице, которая заменяла нашим отцам клубы, бильярдные, пабы.

Я не помню, чтобы мои родители когда-либо всерьез строили планы о путешествиях в дальние края.

Мечтать о подобных вещах было совсем не обязательно, потому что с аналогичными перспективами можно было бы планировать полет на другую планету.

Это было закрытое общество, но справедливости ради должен заявить, что люди не особенно переживали на этот счет. Человеческое счастье не в последнюю очередь зависит от иных, не всегда материальных аспектов.

Мы все же существовали в удивительной, странной, противоречивой системе, чьи взаимоисключающие компоненты почему-то до поры не могли ее взорвать изнутри.

С одной стороны: пустые прилавки, очереди за так называемым дефицитом (практически любой предмет не первой необходимости, от туалетной бумаги, которую заменяла вчерашняя газета – до газированной воды «Байкал», за которой ехали в столицу). С другой стороны: открытость и терпимость людей, свободное передвижение по многонациональной стране, осознание того, что ты живешь в супердержаве, к мнению которой прислушивается весь мир, наши повсеместные спортивные победы и замечательная киноиндустрия.